Обычный рейс
Фото Г Бибика.
- Только на Ставрополь? – с досадой переспросил я начальника штаба – А в Душанбе или Моздок?
Полковник Курочкиин улыбнулся:
- На сколько я в курсе дела, важен не полет, а пилот. Ведь так?
Дверь в кабинет открылась, вошел невысокий смуглый человек в летной форме.
- А вот кстати, и твой герой, - кивнул мне Курочкин, - Настоящий командир и, если угодно, гордость авиаотряда. Ну а дальше знакомьтесь сами.
- Майор Помогаев, коротко представился летчик, и мы пожали друг другу руки.
- Значит завтра летишь с нами? – начал он без предисловий. Оденься потеплее. Провиант какой-нибудь прихвати. Денег – сколько душе угодно. На этом давай сегодня и расстанемся. А мне еще кое какие проблемы надо решить.
* * *
Утро следующего дня выдалось на редкость холодным. Мороз свирепствовал. Не хотелось выходить из «пазика», доставлявшего нас к старому кирпичному зданию, где располагались полетные службы.
Фото 2
Стоянка нашего самолета находилась далеко. Пока шли, невольно полюбовался самолетами разных авиакомпаний, «пришвартовавшихся» в Шереметьевском аэропорту. Рассматривая их искал наш закамуфлированный транспортник. И, признаться, был удивлен, Когда Помогаев повернул в сторону обыкновенного ИЛ-76 с синей аэрофлотовской полосой по бокам.
- Прошу на борт. – по хозяйски пригласил он и пропустил меня в перед.
В кабине пилота, куда «посторонним вход воспрещен», было очень тепло. Всевозможные кнопочки, лампочки, тумблеры… Разобраться во всем этом казалось непостижимым. Но только для несведущего человека, потому как пилоты управлялись с аппаратурой без видимого напряжения.
Техник в грузовом отсеке загерметизировал самолет. Экипаж надел наушники.
- Внимание! – узнал я голос командира. – Полет по маршруту Москва – Ставрополь. Время в полете один час пятьдесят минут…
- Штурман готов!
- Второй пилот готов!
- Бортинженер готов!
Плоты проверили работу штурвалов. Взяли на себя, повернули в сторону. Магической казалось их синхронность движений. Как ритуал, с четкой последовательностью обрядовых действий, ритуал прощания с землей. А ведь в самом деле, поднимаясь в небо, летчики оставляли здесь все свои земные дела и заботы. Уже не припомню где и от кого это услышал эту фразу, но вспомнилась она именно в момент перед взлетом: высота – ревнивая подруга, требует внимания исключительно к себе одной. Выходит оно так и есть.
Радист принял разрешение на взлет. Турбины самолета взревели. Сорвавшись с места, он стремительно побежал по взлетке, и мы поднялись в воздух.
Фото 3. Взлет.
Самолет сделал разворот над заснеженным полем и, набирая высоту, стал выходить на заданный курс.
На километровой высоте закрыла обзор зона сплошной облачности. Преодолели е быстро, перед нами развернулся бескрайний простор стратосферы.
Фото 4. Кабина экипажа.
Вообще-то полет в кабине - совсем не то, что в пассажирском кресле. И дело не только в широте обзора. Совсем другие ощущения испытываешь. Становится понятно, почему летчики всегда тяжело переживают расставание с небом, почему тоскуют по штурвалу. Лишь бесчувственный человек не влюбится в небо и не принять бесплатный дар высоты – свободу духа.
Самолетом управлял автопилот. Помогаев откинулся в кресле и просматривал тетрадь со схемами полета. На высотомере стояла отметка «девять шестьсот»…
Фото 5. Кабина штурмана.
Неожиданно для меня снизу, где находится кабина штурмана, раздалось три коротких звонка. На панели загорелся желтый прямоугольник: «Проверь положение рулей высоты». Высотомер стал отсчитывать по убывающей. И хотя лица членов экипажа были по-прежнему спокойны, я невольно ощутил что-то сродни страху. Нащупав кнопку переговорного устройства, с тревогой поинтересовался:
- Что случилось?
Командир экипажа, слегка улыбнувшись, пожал плечами:
- Ничего, просто заходим на посадку.
«Вот тебе раз: пустили Дуньку в Европу… - подумалось мне. – Сидел быв пассажирском кресле – ни за что бы не спутал посадку с падением. А вот в кабине пилотов оказался новичком, опростоволосился». Но все равно от сердца отлегло. Решил спуститься в грузовой отсек , глотнуть кофе, успокоить нервишки. Однако «расслабиться» не получилось. Если бы мы шли по морю, то я бы сказал, что в тот момент началась болтанка.
- В Ставрополе все не слава богу , - попросту махнул рукой борттехник, но, прислушавшись к информации из эфира, изменился в лице. Радист, запрашивавший погоду, докладывал:
- Видимость - сто метров.
Самолет продолжал снижаться. Высотомер показал отметку «восемьдесят», однако, кроме снежной пурги ничего не было видно. Впору было заволноваться не только мне.
- Заходим на второй круг! – принял решение командир.
Вздрогнули стрелки навигационных приборов, машина накренилась и пошла вверх.
- Видимость сто, - по-прежнему радировали из аэропорта.
Помогаев повторно заходил на посадку. Высотомер уже перевел сотни метров в десятки. Шли почти вслепую. Едва различимо обозначилась взлетная полоса. Прошли над красным барьером – контур ВВП. От легкого толчка пилотов буквально затрясло в креслах. Приземлились!
Натужно ревели двигатели. Машина, словно устав от полета, медленно катила к стоянке.
Когда последний тумблер оказался в положении «выкл.», наступила тишина. Летчики как бы нехотя покидали свои кресла.
- За такую посадку полтора килограмма сбросишь как минимум, - произнес Помогаев. – Не часто такое бывает.
- А было? – осторожно поинтересовался я. Но ответа не последовало. Понял, не до меня.
Позже стала известна причина вынужденного захода на второй круг. Произошла, мягко говоря, «нестыковочка» между показаниями приборов диспетчера и самолета. С земли летчикам по всем параметрам давали «норму» для посадки. А «нормы» как раз не было. Барахлила земная навигация. Благо пилоты оказались не новичками.
* * *
Ставрополь…
Фото 6.
Здесь было намного теплее, чем в Москве. Юг как-никак. Сухая, жухлая трава, выбившись во время оттепели из под снега, приправляла ветер сладко-горьким ароматом исключительно южной растительности.
- Отогреемся! – шутили солдаты, перегружая имущество мангруппы из самолета в кузова машин.
- Есть хочешь? – спросил меня Помогаев и, не услышав ответа , тут же предложил: - Пошли в буфет…
Миновав стеклянные двери, мы оказались в зале аэропорта. Сиротливо жались по углам коммерческие палатки. Бойко шла торговля хурмой и мандаринами. Небритый кавказец в светлом плаще, признав в Помогаеве пилота, пристал как банный лист:
- Пэрэвэзи в Минеральные Воды пару «КамАЗов». Нэ пэрэжэвай, кэросин я тэбэ устрою. Никто нэ узнаэт, что лэтал!
Помогаев отмахнулся от него как от назойливой мухи. Улыбнулся:
- Ну орлы! С ними не соскучишься. В Ереване второму пилоту уже было и задаток за перевозку мандаринов в карман запихнули. Еле отбился. Для них полет, что прогулка на велосипеде – ни какой разницы.
И уже серьезно добавил:
- А раз обращаются, значит, кто-то их все-таки балует…
В буфете расположились за дальним столиком. Подкрепившись, Помогаев стал общительнее.
- О жизни просишь рассказать? Ну что ж, изволь, - начал он неторопливо. – У меня вся жизнь это моя служба. То взлет, то посадка… Если б не дочки – их у меня трое, то не заметил бы, что время движется. Старшей уже восемнадцать. Кстати, сегодня сдает сложный экзамен в техникуме.
А он, курсантом был женат на самой симпатичной в мире девушке по имени Валентина. Через год после свадьбы у Помогаевых родилась первая дочь. Выпуск из училища был уже не за горами. И вскоре молодая офицерская семья надолго переехала в Среднюю Азию.
Авиаполк в Марах оказался «чисто вертолетным». Самолет АН-26, на котором должен был летать Помогаев, значился в его составе только на бумаге. Если не учитывать этого обстоятельства , то со всем остальным был вроде бы порядок. Встретили лейтенанта радушно. В первый же день вручили ключи от служебной квартиры , дали «уазик», чтобы проехался по магазинам для закупок по хозяйству. Жена была польщена таким вниманием, а Виктор… Для него потянулись мучительные , серые дни ожидания «своей» машины. Молодой летчик тосковал по небу.
Быстро привыкнуть к главной особенности местного климата – жаре – было невозможно. Долго гуляли вечерами. Аэродром был рядом, и Помогаев с нескрываемой грустью смотрел туда, когда на посадку заходил какой-нибудь самолет. Вертолеты его не интересовали.
В томительном ожидании прошел первый месяц службы. Видно, решив, что помогаевский отпуск затянулся, в один из дней командир вызвал лейтенанта на серьезный разговор.
- Переучишься на вертолет. – не то приказ, не то предложение прозвучало тогда в кабинете полковника. – Рост по службе гарантирую. Условия в полку – сам видишь какие. Только работай добросовестно.
Помогаева не очень удивил такой поворот событий, предчувствовал, что рано или поздно это произошло бы. А потому заранее был готов к ответу.
- Разрешите отказаться. Вертолет не для меня.
Откуда ему было знать в то время, что командиру в части предпочитали не перечить. Больно своенравным был.
- Неделю на размышление! – резко сменив милость на гнев, комполка стал «закручивать гайки». Но Помогаев стоял на своем. Перейти на вертолет он не помышлял даже в самых кошмарных снах. Только самолет! И полковник не стал тянуть с решением.
- Упертый ты лейтенант. А раз так – пойдешь командиром взвода. Не только ведь летать учили…
Ту ночь Помогаев провел неспокойно. Долго не мог уснуть, нервничал. «К чему пять лет напряженной учебы? – думал, глядя в потолок. – Чтобы утирать носы солдатам и наводить порядок в казарме?».
В горячке решил вовсе не появляться на службе. Будь что будет! И добром бы это скорее всего не кончилось, но судьба улыбнулась ему. Через три дня после злополучного разговора в кабинете командира в часть пришло распоряжение о переводе Помогаева в Кировоград – переучиваться на ЯК-40.
Через несколько месяцев учебы Виктор уже перегонял самолет с Алма-Атинского завода к новому месту службы в Ашхабад, чинно восседая на месте второго пилота. Он был доволен, и даже однообразный, незатейливый азиатский ландшафт – рассеченный дорогами, бескрайние поля, редкие поселки – вовсе не казался ему унылым. Душа пилота пела!
Фото 7. ЯК-40.
Прошло еще несколько месяцев. Однажды теплым декабрьским вечером командир части, построив личный состав, объявил: наши войска перешли границу с Афганистаном. Мог ли Помогаев предполагать тогда, что безжалостный вихрь жизни заштопорит и его в эту круговерть, что и он окажется на афганской войне и, пройдя через многие испытания, выйдет из нее первоклассным летчиком. Все это представлялось ему не реальным: он – молодой, необстрелянный лейтенант, лишь вчера сошедший с курсантской скамьи, - и вдруг на войне. В самых, что ни наесть боевых действиях?!
Война растянулась для Помогаева на десять лет напряженных полетов, каждый из которых вполне мог оказаться последним. Причем не только потому, что могли подбить «духи». Экстремальные ситуации случались и там, где, оказалось, их не должно быть. Он не подсчитывал, сколько тонн груза было переброшено в Афганистан за те годы, сколько парней он спас от смерти, доставляя их в города, где стояли наши военные госпиталя. Постоянный риск стал для него тогда нормой жизни.
… Погода была, что называется, нелепая. Ветер постоянно менялся, и самолет болтало, как прогулочный катер на сильной волне. Из грузового отсека доносились стоны тяжелопораненых.
Землю давно окутала ночь. Бледная луна слабо серебрила в небесной в небесной мгле облака. Помогаев приготовился к снижению. Подлетали к Керкам.
- ЯК-сорок, ЯК-сорок! – неожиданно затрещало в наушниках, - Аэродром не освещен, Заходи на запасной!
Помогаев чуть дара речи не потерял.
- На какой запасной?! – взорвался он. – На борту тяжелобольные. Они не дотянут!
Радист передал на землю. Эфир словно заглох: в диспетчерской принимали решение.
- Ладно, - послышалось через некоторое время. – Взлетку обозначим кострами!
Выход, казалось, был найден. Помогаев с шумом выдохнул. Но успокаивается было рано. Самолет приближался к аэродрому. Вот в темноте проступили очертания горы. Скоро должна показаться взлетка, однако, никаких костров летчик так и не увидел.
Между тем в эфире вновь послышался голос диспетчера:
- ЯК-сорок! Уходи на запасной!
Помогаев в сердцах плюнул:
- Да, что они там?! Сказал же на борту раненые…
И он впервые в жизни не стал выполнять команду с земли.
Второй пилот глянул на командира:
- Разобьёмся же, Витя! Не видно ведь ни хрена!
И, словно услышав эти слова, диспетчер разразился бранью:
- Что делаешь, мать твою! Сдурел?! Уходи на запасной!
А самолет уже бежал по бетонке.
Раненых выгружали при свете фар и под сирены съехавшихся к месту ожидаемой аварии пожарных машин. Бойцы щурились , не понимая, к чему весь этот «кортеж». Для них посадка была лишь легким толчком. В воздухе трясло сильнее. И не кто из солдат не знал, что садились летчики в свете луны и бортовых огней, «на ощупь», по памяти командира экипажа, знавшего аэродром. Это было просто запрещено всеми инструкциями. Это было практически невозможно. Но на борту раненые, и жизнь многих из них была в руках Помогаева…
Мне вероятно, повезло. Как узнал потом в отряде, вспоминать о той посадке Виктор не любил.
- Я ведь тогда вроде как преступление совершил, - сказал он уже на аэродроме по пути к самолету. – Представь, что было бы, если б не смог посадить самолет. А если каждый пилот начнет лихачить? Нет брат должна быть дисциплина.
- Ну а, предположим, что вы , как требовалось, ушли бы тогда на запасной аэродром? – вмешался я.
Помогаев помрачнел:
Говорил ведь уже.
Когда до самолета оставалось совсем немного. Виктор неожиданно остановился.
- Видишь? – он указал рукой на ЯК-40, стоявший правее нашего Ила. – Это тот самый! Ашхабад его Ставропольскому порту продал. Кстати, был у меня еще один случай, связанный с этим Яком.
Было это в Афганистане.
Тот день с самого утра складывался для Помогаева неудачно. Никогда не жаловавшийся на здоровье штурман вдруг пошел в медпункт за анальгином. Второй пилот впервые почему-то опоздал на службу. Да вдобавок ко всему, какой-то дембель с цветастой сумкой, сфотографировался у самолета на память. А летчики народ суеверный.
Взлет был назначен на вечер, а недалеко, в горах, шел бой. Бой жестокий и затянувшийся. Душманы крепко держали высоту. С нашей стороны было очень много раненых. Санитарные машины беспрерывно сновали по взлетной полосе от эвакопункта к самолету и обратно.
К Помогаеву подбежал подполковник со змеями на «рюмках» в петлицах. Так шутили над военными медиками. Но тут было не да шуток. Рукава афганки были в крови, будто он только отошел от операционного стола.
- Вы командир? – с ходу выпалил он. – У меня много раненых, а ваши люди не принимают на борт!
Стоявший неподалеку борттехник нервно затянулся сигаретой:
- Говорю же: нет мест!
- Не беспокойтесь, доктор, - принял решение Помогаев, возьмем всех. – И обернулся к технику: - Серега, распорядись.
- Но, командир, под потолок, что ли, носилки подвешивать? – обреченно возмутился техник и быстро пошел к самолету.
Войдя в грузовой отсек, Помогаев невольно отпрянул. В нос ударил запах йодоформа и гниющего мяса. Чуть не стошнило.
- Ну и денек! – только и сказал, занимая свое место.
Взлетели.
Все минуты полета командир был как на иголках, словно предчувствуя беду. Дул сильный встречный ветер, и самолет то и дело попадал в воздушные ямы, плохо закрепленные санитарные носилки наезжали друг на друга.
В кабине пилотов вдруг появилась молоденькая медсестра, сопровождавшая раненых. По лицу было видно: девушка близка к истерике.
- Мы уже падаем?! – сорвалась она на крик.
Помогаев жестко усмехнулся, но ответил спокойно:
Да не переживай, это просто воздушная яма.
Знала б она, чего стоило ему это внешнее спокойствие. Казалось, полет будет нескончаемым. Все было в нем как-то не так. От души отлегло лишь, когда обозначилась яркими огнями взлетно-посадочная полоса. Второй пилот даже выдохнул:
- Слава Богу, обошлось.
Но ноги землю еще не чувствовали. Едва колеса коснулись бетонки, машину резко крутануло: заклинило колесо. Помогаева бросило к приборной панели. Ремень безопасности сильно сдавил грудь. Перед глазами замелькали обрывки аэропортовского пейзажа, мигающие лампы. Посадка с неисправным шасси – почти тоже, что посадка без него. Может даже хуже.
Машину вынесло на грунт. «Это конец», - только и смог подумать Помогаев. Первый раз в жизни он явственно ощутил дыхание смерти.
- Господи, уби-и-лись! – забилась в истерике медсестра.
Помогаев делал все, что мог. Подачу топлива он уже перекрыл, и гул двигателей постепенно затихал. От пилота теперь мало , что зависело.
Самолет остановился. Воцарилась мертвая тишина.
Оказавшись на земле, Виктор как бывает после сильного потрясения, флегматично взглянул на машину, едва не ставшую для них последним приютом в этом мире.
- Пронесло, - вяло произнес он. – Значит будем жить.
Потом, разумеется, был разбор предпосылки к летному происшествию. И вывод: экипаж не виноват, заводской брак.
Закончив рассказ, Помогаев улыбнулся:
- Думаю, хватит страшных историй. Пора на борт. Погрузка уже наверняка завершилась.
Мы поднялись по лестнице. В грузовом отсеке штурман и второй пилот готовили ужин – гороховый суп с говядиной.
- Отец-кормилец, - увидев командира, обратился Суханов. – Лук кончился.
Помогаев с видом заправского шеф-повара попробовал бульон и поморщился.
- Лук кончился, крыло отвалилось.. – пробурчал он и, никому ни чего не объясняя, покинул самолет. Пока мы оголяли картошку для супа, Виктор вернулся с каким-то пакетом.
- Девчата в буфете уважили, коротко объяснил он.
- Быстро же ты, - иронично заметил штурман. – И девчата уважили, и лучка прихватить.
Посмеялись.
- На их шутки не обижаюсь. – обернулся ко мне Помогаев. – Разрядка нужна, пусть даже в такой форме. Палку никогда не перегибают.
- Кстати, - обращаясь уже ко всем , громко произнес командир, - начальнику штаба нужен список экипажа на новый год. Мои требования вы знаете. Менять я ничего не собираюсь. Ну, так, что: будем летать вместе или как?
Летчики, бросили свои дела, настороженно смотрели на Помогаева. Если он пошутил, то его шутку можно было расценить как самую эффектную в тот вечер. Возникла пауза.
Но командир не шутил. Вопрос он задал совершенно серьезно, хотя для себя заранее знал ответ. Как было уйти в рейс с кем-то другим вместо второго пилота капитана Сергея Суханова? Летчик он молодой, но способный. Перевелся в погранвойска из ВВС. Однокашники уже давно в командирах ходят, а вот он вторым трубит и не печалится. Небо для него - главное. Глаз у Суханова цепкий, мозги – не кисель. Как-то первым заметил неладное в работе двигателя. «Это и называется мастерством – чувствовать машину», - сказал тогда Помогаев экипажу.
Не представлял Виктор никого другого и на месте штурмана. Майор Игорь Осовец – настоящий воздушный диспетчер самолета. При нем машина всегда идет по верному курсу. А практику он получил на Курилах, отыскивая сквозь туман японские шхуны. Хорошую практику. Оценили ее по достоинству и в Ульяновске, где переучивался на ИЛ-76. Преподаватели не редко обращались с просьбами прочесть слушателям лекции по локаторам и их применению. И читал. Уж ему-то было чем поделиться.
Да, и таких, как борт инженер майор Александр Виноградов и радист прапорщик Олег Губанов, тоже надо было поискать.
Первым «вышел из пике» Суханов:
- Ну ты даешь, отец! Начальнику штаба нужен список? Ну так дай его. За последнее время у нас в экипаже не убавилось и не прибавилось. Верно, мужики?
Обведя всех взглядом , он лукаво улыбнулся и продолжил:
- Ну, а если не хочешь летать с нами, то можешь вычеркнуть из этого списка свою фамилию. Полетим без тебя. Но сначала отведай супчику. Не оставлять же тебя голодным, да и лук как-никак достал.
И после этих слов взрыв смеха наполнил грузовой отсек. Смеялись до слез. Вопрос о составе экипажа был решен.
А суп получился отменным. Мы уплели его за обе щеки. Из тарелок валил густой пар, и душа таяла от удовольствия. Летчики шутили, смеялись. И я поймал себя на странной, но все же к месту мысли: до чего же коммуникабельна человеческая натура, с тарелками в руках передо мной стояли не матерые воздушные асы, а чуть ли не добрые приятели. И я, с такой же тарелкой супа, чувствовал себя среди них вполне в «своей тарелке».
* * *
Экипаж возвращался в Москву.
За бортом стояла ночь, отчего шум двигателей казался более глухим, а свет в грузовом отсеке тускнее обычного.
Я зашел к пилотам. Кабина была темна, лишь приборная панель фосфоресциловала циферблатами и стрелками. Второй пилот отстегнулся, откатил кресло от штурвала. Спускаясь в грузовой, спросил:
- Хочешь посидеть?
- Что за вопрос? Конечно!
Это было приделом мечтаний: мало того, что в кабине пилотов, да еще и за штурвалом!
Мы шли на автопилоте. Глядя вниз, на окутанную морозной ночью землю, вспомнил «Блистательный мир» Александра Грина: белыми огоньками проплывали мимо поселки и деревни, освещенные магистрали сходились на мерцающих городах. Светящейся сороконожкой бежала электричка. Величественным желтым маревом миллионов ватт пылал на горизонте огромный мегаполис – Москва.
Неожиданно зазвенел звонок. Я вздрогнул. На панели тревожно замигала красная лампа: «Отказ САУ» - системы автоматического управления. Женский голос, записанный на магнитофонную пленку, подтвердил предупреждение и рекомендовал проверить какой-то блок.
Это был настоящий «отказ».
Стало немного не по себе. Если автомат больше управлял самолетом, значит, управляли пилоты: Помогаев и… Охватил ужас, ведь второй пилот «уступил» место мне! Чисто инстинктивно я схватился за стопор. В этот момент кто-то резко сдавил мне плечо. Повернулся. Сзади стоял радист и улыбался.
- Не дергайся. Все в порядке, только и сказал.
- Да как же не дергаться, - начал было я и показал рукой на приборную панель. Странное дело, но факт: красная лампа погасла. Самолет шел своим курсом. Внизу был все тот же «блистательный мир», но уже какой-то не радужный.
Уступив место хозяину кресла, я вышел. Выходит, опять лопухнулся . пилоты свою работу знают, и «сюрпризы» в полете могли быть только для меня. Хорошо, что у самолета нет клотика, а то бы чего доброго еще предложили чайку попить.
Кабина сопровождающего состава находится через шторку от пилотов. Здесь можно было, как говорится, протянуть ноги и отдохнуть в кресле под мерцанием красных вспышек, пробивающихся сюда через иллюминатор от мощного сигнального фонаря на фюзеляже. И я закрыв глаза, расслабился.
- Как нервишки? – вдруг услышал над самим ухом голос Помогаева. В ответ я развел руками.
- Такие отказы – явление нередкое, хотя и переживаешь из-за них, как в первый раз. Но, знаешь, куда хуже, когда все идет тихо и гладко. Вот это, действительно, настораживает. Беда, как правило, застигает врасплох. Был такой случай, - стал рассказывать он.
Самолет заходил на посадку. Колеса плавно коснулись «бетонки», и побежали за прозрачными блюдцами иллюминаторов огоньки разметки ВВП аэропорта «Шереметьево-1». Впереди светилась окнами «рюмка» - диспетчерский штаб.
Борттехник, оставив наушники на кресле, уже спустился в грузовой отсек. Готовились к высадке и другие. Всех ждали дом, семьи, запоздалый ужин. В такие минуты каждый думает об одном и том же.
- Командир, - в голосе Суханова почувствовалась тревога. Он молча показал на прибор. Помогаев сразу все понял: быстрее чем положено, падали обороты одного из двигателей. Самолет уже катил по земле, но движок –то никто не выключал.
- Вырубай! – приказал он инженеру.
Турбина заглохла. Самолет круто занесло. В аэропорту уже видели: что стряслось. К самолету мчались спасательные машины. Летчики выиграли в схватке с неожиданно ставшим строптивым Илом.
- Посмотрите «четверку», - попросил Помогаев техников после окончательной остановки , а сам отправился в диспетчерскую.
Доложив, как можно детальнее о полете, он поспешил обратно. Не терпелось узнать, что же произошло. Оказалось толстая труба топливопровода отсоединилась от корпуса двигателя, и керосин по огромным давлением выплеснуло на раскалённый металл. Промедли Помогаев с командой отключить двигатель – и самолет мог запылать. И тогда пропало. А ведь кроме груза на борту находились еще двести человек.
- Как тут не поверишь в судьбу, - задумчиво произнес Помогаев. – Видимо , хранит она меня от всех невзгод. Был у меня знакомый вертолетчик. Погиб на афганской войне. Погиб по - дурному. В одном из боевых вылетов врезался в скалу, но остался жив. Выбежал из «вертушки», а оторванный взрывом двигатель достал его аж за двадцать метров. Нелепая смерть. Да и первый мой командир тоже об скалу разбился…
Фото 8. Стоянка. Полет окончен.
Пилот поднялся и пошел на свое место . Было слышно, как радист ведет переговоры с Шереметьево. Оставив слева кольцевую дорогу, мы заходили на посадку. Наш рейс «только на Ставрополь» заканчивался.
Сергей ГЕРАСИМЕНКО
Вернуться на страницу : Статьи, очерки
